Ицхак Шайн: мне просто повезло выжить в Катастрофе

Те, кто выжил, просто были счастливчиками...

Меня зовут Ицхак Шайн. Я живу в Ришон-ле-Ционе, а родился я в 1921-м году в польском городе Ченстохова, духовной столице Польши. Это главное место паломничества христиан страны, каждый год его посещают миллионы католиков.

Наша семья в Польше насчитывала семь человек: отец, мать и пятеро нас, детей. Двое моих братьев поехали в Палестину в 1935-м и 1936-м на еврейскую олимпиаду (Маккабия), а потом остались там. А мы с братом и сестрой жили в Польше. У моего отца были два дома, которые он сдавал, и большой магазин одежды. Так что жили мы хорошо.

До Второй Мировой войны в Польше было около 3,5 миллионов евреев, они занимались в основном торговлей или были людьми свободных профессий. А поляки до войны были немного антисемитами – они верили в то, что Иисус погиб из-за евреев и поэтому евреев нужно угнетать. Так что евреи и поляки внутри страны жили разобщенно. Еврейская община была практически полностью автономной: у евреев были свои детские сады, школы, свои свадьбы, похороны и т.д.В нашем городе было около 30 тысяч евреев.

Унижение и уничтожение

Когда пришли немцы, сразу же начались гонения на евреев. Однажды они зашли на нашу улицу – искали молодежь, которая могла работать. У нас, как и у всех зажиточных евреев того времени, была домработница, полячка, она жила с нами и исполняла разные хозяйственные обязанности. Ее маленький сын, мальчик пяти-шести лет, выбежал к немцам на улицу, показал на наш дом и сказал: «Юден, юден...». Немцы подошли и постучались в наш дом. Отец сказал, что нужно открыть дверь. Они забрали меня и моего брата, нам тогда было 16 и 18 лет. Забрали на работу. Нас привели к бункеру и заставили разбирать покрывающие его доски. Когда мы шли за досками мимо немцев, они нас били, когда шли обратно с досками, нас тоже били. Если ты шел быстрее – получал больше побоев. Мы поработали так до вечера, и мой брат сказал, что не желает здесь оставаться. Он хотел уехать в ту часть Польши, которая была под контролем СССР. Отец дал ему денег, и, хотя евреям не разрешалось ездить на поезде, он уехал сел на поезд и уехал.

Через несколько месяцев после того, как немцы вошли в Польшу, они стали создавать в польских городах гетто. В нашем городе тоже были отгорожены несколько улиц, куда сгоняли евреев. Немцы отбирали все еврейское имущество и забирали евреев на работу. Стали вводиться различные ограничения: евреи должны были ходить с желтыми звездами на рукавах, нельзя было ходить по тротуарам, а только по проезжей части, обязательно нужно было кланяться немцам. За любое нарушение могли расстрелять. Немцы не только угрожали расстрелами, а и вправду расстреливали, чтобы люди боялись. Была обстановка постоянного террора.

Все это длилось с апреля 1940-го года до Судного Дня (Йом Киппур) 1942-го года. Вообще, если бы только могли, немцы причиняли бы нам все беды в еврейские праздники. В тот день немцы сделали селекцию в нашем городе: они забирали детей и стариков, то есть тех, кто не годился для работы. Город поделили на несколько частей, и из каждой части стали сгонять людей на железнодорожную станцию, по шесть-семь тысяч человек с каждого района. Евреям было запрещено брать с собой какие-либо личные вещи.

Тогда мы еще не знали, что их всех везут на уничтожение в концлагерь Треблинка. Мы вообще не знали, куда увозят всех этих людей, и тем более не знали, что Треблинка – это лагерь смерти. Люди ехали в поездах для перевозки скота, в ужасной тесноте, в течение полутора суток. Поезд ехал без остановок, невозможно было ни поесть или попить, ни справить нужду. Многие умирали в пути.

После этой отправки в нашем городе осталось около шести тысяч евреев, то есть около 20% еврейского населения.

Оставшиеся евреи были сосредоточены в гетто

Оставшиеся шесть тысяч евреев немцы сосредоточили на нескольких улицах в гетто. Нам было очень тесно, мы жили по четыре-пять человек в комнате. В гетто мы все работали на немцев, разумеется, никто не получал за это денег. Управляли гетто евреи, уважаемые люди, они были своего рода еврейское правление, через них осуществлялось общение с немцами. Вместе с этим, евреи очень мало сотрудничали с немцами, немцы же со своей стороны тоже не хотели общаться с евреями, только постоянно делать их жизнь все хуже и хуже. Не проходило и недели, чтобы не было какого-то указа, штрафа или коллективного наказания. Немцы не хотели даже разговаривать с евреями, только карать их. Мы все жили в постоянном страхе смерти перед тем, что будет, а расстреливали людей они часто.

Я был самым младшим сыном, мне было 16 лет, когда началась война. Моему отцу было 58 лет, так что у него практически не было шансов выжить. Тем не менее он много раз избегал смерти. Когда была облава в Судный День, папа узнал, что в гетто оставят тех, кто будет в это время на заводе, и смог сбежать туда. После этого, когда немцы сделали дополнительную селекцию, у отца получилось спрятаться в повозке с грязной одеждой, оба раза смерть прошла буквально в двух шагах от него!

Машина убийств

Мою маму вместе с другими нашими дядями и тетями поймали и послали в Треблинку, они все погибли. Я и мои братья выжили. Когда забирали мою бабушку, она схватила за руку моего брата, хотела, чтобы он как-то спас ее от селекции. Тогда моя тетя сказала ей: «Зачем ты держишь его, он еще может спастись, отпусти его». Бабушка отпустила, и ее тоже послали на смерть в концлагерь.

Немцы, как правило, сначала уничтожали евреев в деревнях и маленьких городах, оттуда евреи сгонялись в более крупные города. Так немцам было легче вести учет евреев, ведь те не были рассеяны по всей Польше. У немцев во всем был строгий контроль.

Они всегда делали одинаково: делили нас на тех, кто будет послан на смерть и тех, кто останется в живых, но ты никогда не мог знать, в какой стороне будут те, кто выживет, куда лучше идти, направо или налево. Эта неопределенность была заранее спланирована немцами. У них был немецкий порядок во всем, и жестокость была во всем. По любой, даже самой незначительной причине, в тебя стреляли. Невозможно было сопротивляться.

Чудом оставшаяся в живых племянница

У моей сестры была полуторагодовалая дочь. В тот Судный День 1942-го один наш знакомый сказал сестре взять дочку и прийти к нему. Он работал на складе мебели у немцев. Под складом был погреб, в котором он спрятал несколько женщин с детьми, среди них была и моя сестра. Они просидели там несколько недель, пока из гетто шли поезда смерти в Треблинку. Однажды днем в рабочее время маленькая дочка моей сестры стала плакать. Это было очень опасно, ведь немцы могли услышать плач и найти их всех. Одна из женщин стала говорить моей сестре успокоить дочку, чтобы она перестала плакать. Но как мать могла ее успокоить? Положить ей подушку на лицо, чтобы она задохнулась, именно это она имела ввиду. Слава Богу, девочка успокоилась сама, и все обошлось.

Впоследствии их втайне перевезли в гетто. Но мы хотели вывезти девочку оттуда. И однажды, в январе 1943-го года, мой брат взял большую сумку, повесил ее через плечо и положил туда девочку. Перед этим врач сделал ей укол, чтобы она уснула. И вот так в шесть утра мы вышли на работу, плечом к плечу. Я шел рядом с братом и мы пели, чтобы девочку не услышали, если она заплачет. Петь, когда идешь на работу, было принято, так что это не насторожило немцев.

Моя сестра подошла к нам вечером, сняв желтую звезду с руки, взяла девочку и отнесла ее к одной польской женщине. Женщине было за 30 лет, своих детей у нее не было, и она согласилась принять нашу девочку к себе. Таким образом девочка была спасена. Моя сестра с мужем остались живы и после войны взяли дочку обратно к себе. Сейчас она живет в Израиле, у нее вторая степень по биохимии, семья, две дочери. А та польская женщина, которая спасла ее в те страшные годы, десятки лет спустя приехала в Израиль и встретилась с ней и ее матерью. "У меня есть две матери" - сказала она на торжественной церемони в музее Яд-ва-Шем.

Последний побег от смерти моего отца

В гетто я работал на разных работах, в том числе даже санитаром. Еще я рыл подземный ход, по которому мы хотели выйти из гетто. Он проходил под дорогой, которую патрулировали немцы или поляки, уже не помню. Помню только, что из-под земли я слышал их голоса.

У нас не получилось в конце завершить этот ход. В июле 1943-го года немцы решили, что гетто и евреев в городе больше не будет, а все оставшиеся евреи будут работать на двух заводах по производству оружия. Всех стали выгонять на рыночную площадь. Не выйти из дома было невозможно: немцы проходили по домам и стреляли во всех, кого находили. В нашем городе есть одно место, где были застрелены около трех тысяч человек – это были те, кого находили при таких облавах в зданиях.

Все вышли на рыночную площадь, и немцы опять стали делать селекцию. Они сказали, чтобы все, у кого были золотые или серебряные часы, положили их в сумку и пошли налево. У отца были золотые часы, он положил их и потом пошел направо, якобы по ошибке. Немцы этого не заметили, и в тот день ему опять удалось избежать смерти. Отец убегал так от смерти то ли восемь, то ли десять раз. Это был его предпоследний раз.

Нас перевели на завод

В тот же день нас всех забрали на завод по производству патронов. Там делали патроны для стрелкового оружия, а потом и против самолетов. Мы работали там по 12 часов в сутки, шесть дней в неделю.

Это был завод, который работал на немцев, но условия там были лучше, чем в гетто: начальника завода интересовало производство, а не наше уничтожение. Меня поставили обрабатывать использованные гильзы, из которых мы делали новые патроны. Там было очень жарко и мокро – работали с водой. Ночью нас охраняли украинцы, в форме и с оружием. Однажды в ночную смену один из охранников прикрикнул на меня, что, мол, я сплю и не работаю, и приказал мне явиться утром в полицию. Я явился в полицию, там меня положили на доску и дали 25 очень сильных ударов палкой, было дико больно... Я понял, что нужно уходить оттуда. У меня был знакомый, который работал на стройке – там было гораздо лучше, потому что работа была на свежем воздухе и только днем. У меня получилось туда попасть, там я и проработал до самого конца.

Поляки партизаны не приняли моего брата

Мой брат, который уехал в советскую часть Польши, работал там на тракторе. Однажды в том городе, в котором он жил, он увидел людей, которые говорили о возвращении домой. Он подошел к ним послушать о чем речь, и вдруг их окружили, схватили и на следующий день отправили обратно, в немецкую часть Польши. Впоследствии он тоже был с нами в гетто в течение полугода. За это время в гетто были организованы несколько групп евреев, которые ушли в партизаны, и он был в одной из таких групп. В их группе было шесть человек, они ушли к одному поляку, про которого было известно, что он связан с партизанами.

Проблема была в том, что польские партизаны были антисемитами и воевали как с немцами, так и с евреями. Польские партизаны не приняли их и под угрозой смерти заставили их уйти. Группа вернулась в город и спряталась на складе мебели. Недалеко от них пряталась еще одна еврейка с ребенком. Однажды этого ребенка поймало гестапо, ребенок вывел их на свою мать и также показал им место, где пряталась группа моего брата. Их всех арестовали и на следующий день расстреляли на еврейском кладбище. После войны мы нашли это место. Это было недалеко от того места, где расстреляли моего отца.

Гибель моего отца

Заводом управляли простые немцы, не гестапо, а гражданские. Но однажды они тоже сделали селекцию, из трех тысяч евреев отобрали около 120 человек - опять таки, тех, кто постарше и работал похуже. Забрали и моего отца. В тот вечер мы лежали с моей сестрой и ее мужем и обсуждали ситуацию. Мы знали, что с каждой минутой приближается смерть нашего отца. Вы представляете, что мы чувствовали? Ты сидишь и понимаешь, что ты абсолютно, совершенно ничего не можешь сделать, ничего не изменить. И тогда моя сестра сказала: «Может, уже закончим со всем этим? Маму послали в Треблинку, старший брат ушел в партизаны и был убит – может, закончим со всем этим?» Ее муж сказал ей, что у них есть дочь, и что, может быть, мы выживем. В этом он был прав. Но ночь не заканчивалась... на следующее утро всех отобранных погрузили в грузовики и повезли на еврейское кладбище, где каждого сначала оглушили ударом по голове, а потом расстреляли и похоронили в братской могиле. Спустя год после окончания войны на этом месте был возведен мемориал памяти павших, он стоит и до сих пор.

Перед смертью всех этих людей держали в подвале, в котором уже после войны мы обнаружили надписи, оставленные ими на стенах. Одна из надписей на идише была такой: «Я уже устал убегать, я ухожу тихо... как мои дети будут жить, что с ними будет? Хаим Шайн». Это написал мой отец. У меня есть фотография этой надписи (см. в фотографиях к статье).

Те, кто выжил, просто были счастливчиками

В январе 1945-го года русские войска приближались к нашему заводу, а немцы все никак не эвакуировали его – ведь здесь каждый день они производили миллион патронов, а они им были очень нужны. Так что нас держали до последнего. Только 16 января нас собрались эвакуировать. И в эту же ночь пришли русские и спасли меня и мою сестру.

Это была страшная война, это был ад. Я остался в живых, но я не был лучше, умнее или успешнее тех моих друзей, которые не выжили. Те, кто выжил, просто были счастливчиками.

Моя жизнь после войны

Когда закончилась война, я стал вожатым в детском еврейском движении. После войны стали появляться многочисленные подростки, которые пережили войну, они появлялись отовсюду – из лагерей, подпольных движений, некоторые прятались у христиан. Выжили тысячи детей. Сионистское движение и Сохнут организовывали их в группы по 20-30 человек, перевозили в Германию и оттуда в Израиль. Я был вожатым одной из таких групп.

Сейчас я живу в доме престарелых «Ахузат Ришоним» с тех пор, как несколько лет назад ушла моя любимая жена Таня. Она тоже была родом из Польши. Я очень люблю свою семью: сына и дочь, шестерых внуков и четырех правнуков, в Израиле я прожил достойную жизнь, много работал, в том числе был психологом в Управлении Тюрем, создал семью, воспитал сыновей.

Я много рассказываю о том, что произошло в те страшные годы, потому что это невозможно и нельзя забыть. Нам просто нельзя это забывать.